Жёлтая...
 

Решил Санта-Барбару новую написать)) Мыльно-верёвочную оперу с глубоким смыслом))))))
Глава 1
Жалкое подобие дождя лилось с неба. Я не чувствовал его, я узнавал дождь лишь по кругам на лужах и по разноцветным зонтикам, что несли люди, пряча свои личности в узких оболочках тел и укрывая тела под зонтиками... но тело не зонтик для личности.
Дождь всё равно будет попадать в нас, заставляя круги расходиться по гладкой поверхности. И нам не дано привыкнуть к мысли о том, что ширина круга зависит лишь от веса капли... дождь вечен.
Предпоследний день лета. Но золотые листья летят, касаясь пыльной дороги, под ногами прохожих. Они мертвы, но они очаровательны. Это их последний танец? Но разве не все мы живём ради одного такого танца? И лишь дождь способен намочить их, сделать вид, что возвращает их к жизни, наполняя водой, и опустить на землю. Под ноги прохожих, которые до этого улыбались их полёту, а теперь улыбнутся, услышав их хруст под ногами.
И я смотрел на эти независящие ни от меня, ни от девушки, которая сейчас говорит очередному последнему романтику о том, что они не подходят друг другу, ни от продавцов сигарет, которые продают табак несовершеннолетним, истины и улыбался. Мне казалось, что я понял нечто важное: то, что невозможно извлечь из общения с людьми, то, что не может быть доступно одному человеку, но может быть доступно двум, то, что я понял один, то, что мне не с кем разделить...
А потом я огляделся. И я увидел грязь. Я увидел пьяных людей, которые идут, не глядя ни на листья, ни на людей, которые имеют цель, пусть и примитивную, а не стоят на месте и любуются красотой города, как я. А ещё я увидел влюблённые пары, они тоже смотрят на этот город, восхищаются его красотой, но этим они лишь пытаются украсить то, что между ними, то, что можно понять до конца, только закрыв в четырёх стенах.
Лето закончилось. Наступила осень, пора просыпаться, пора начинать всё заново, пора отходить от летнего опьянения, пора переживать похмелье...

Для Петра Ивановича Астахова осень была лишь временем, когда листья желтеют, а небо сереет. Весь его романтизм остался в молодости (в тех ночах, что взвились кострами), и он был вечно циничен и вечно зол. Без повода, как считали все его близкие и знакомые. За свои 60 лет Петр Иванович успел посадить цветочек в вазоне на кухне, обзавестись двухкомнатной квартирой, в которой последние 10 лет семимильными шагами шёл ремонт, и родить дочь. Впрочем, с дочерью тоже косяк вышел. Жена осчастливила Петра Ивановича появлением ребёнка, когда Астахову было 45 лет. Приехав в роддом, он схватил ребёнка на руки, не взглянул на жену и, пробормотав себе под нос «И что мне с этим теперь делать?!», ушёл к машине. Астахов не позволил жене уйти с работы, вспомнил о существовании в селе родной сестры, призвал её на помощь в воспитании племянницы и продолжал жить, делая вид, что ничего не изменилось.
А в конце лета в жизнь Петра Ивановича ворвался ещё один человек. Новый сосед по лестничной площадки. Студент Костя, приехавший из города, название которого Астахов так и не выучил. Амбициозный, талантливый, молодой, умный парень. Идеальная жертва. Отныне Пётр Иванович каждый день подлавливал бедного студента на лестничной площадке и нещадно выливал на него всё зло, которое накопилось в нём за последний день, неделю, год, жизнь… и больше всего Астахова заводило то спокойствие, с которым его слушал Костя.

- Что ж, дети, - по классу раздались смешки, - пожалуй, нам стоит познакомиться. Я – ваш новый физик. Как вы, наверное, уже слышали, зовут меня Афанасий Эдуардович. В школе я этой не первый год, но с вами раньше познакомиться мы не имели возможности, ибо физику я веду только в десятых-одиннадцатых классах. Начнём, пожалуй, банально. Я перечислю всех поименно, каждый встанет, скажет хоть что-то о себе… на том и разойдёмся. В конце концов, сегодня первое сентября. Праздник.
Афанасий Эдуардович взял список класса, составленный администрацией на то время, пока ещё не подготовлены журналы.
- Астахова Александра, - прочитал он, элегантно приставив к переносице лежащее до этого на столе пенсне, - что ж, Саша, скажешь нам что-либо?
В классе воцарилось молчание. Все мелькавшие на лицах улыбки исчезли. Парень на первой парте прошептал: «Вас не предупредили? У нас нет такой ученицы…».
- Не пришла на первое сентября? Болеет, наверное, - сделал вывод учитель физики и собрался читать имя следующего по списку.
- Нет, Вы не поняли, у нас вообще нет такой ученицы, - уже более громко сказал всё тот же парень.
- Записали по ошибке? Бывает, - пожал плечами Афанасий Эдуардович, всё ещё не понимая причины гробовой тишины и каменных лиц в классе.
Неожиданно из-за одной из задних парт встала невысокая девушка. Её внешность была такая, что сразу, из тысячи, выделить её нельзя, но, как только Вы её всё-таки увидите и рассмотрите, Вы никогда больше не потеряете её из виду. О ней нельзя было сказать «красивая», но на её нельзя было не смотреть.
- Всё исправилось… - сказала она, - но всё-таки лучше не называть меня Александрой, тем более, Астаховой. Зовите Сандрой. Просто Сандрой…
Эдуард Афанасьевич ровным счётом ничего не понял, но заметил, что класс, как будто, вдохнул с облегчением. До конца урока он ни разу не взглянул на странную девушку.
Уже на перемене, в учительской, старая и всезнающая «англичанка» поделилась с ним тайной этого непонятного поведения 10-В:
- Понимаете, Эдуард Афанасьевич, - учительница английского была, как говорится, «старой закалки», а потому в пределах школы звала своих коллег исключительно по имени и отчеству, даже если рядом не было детей, - у нашей Сашеньки, точнее Сандры, судя по всему, очень сложное детство. И несколько лет назад мы пришли к выводу, что Сандра всей душой ненавидит отца. Видели бы Вы того отца, - она изобразила гримасу, на которую способна лишь учительница, проработавшая всю жизнь в школе, - нет, нет, нет, он не пьёт. Но, скажу Вам честно, лучше бы он пил. Не буду Вам описывать все злодеяния Астахова, но, поверьте, тип отвратительный. Ещё и старый, - так учительница английского отзывалась о всех, кто был хоть на несколько лет её старше, - отсюда и ненависть Сандры к своему имени и, тем более, фамилии. Она говорит «всё исправилось»? По-видимому, да. Так как, помнится, год назад упоминание её имени бросало её в ужасную депрессию, она буквально сразу начинала плакать. Она убегала с уроков и пряталась на крышах заброшенных домов… знаете, мы даже в школу психолога приглашали. Странно, что это прошло мимо вас. Казалось, тогда этим были обеспокоены все.
- Всегда так кажется, а потом оказывается, что мелочь… хотя тут не такая уж и мелочь. Что сказал психолог?
- Развёл руками. Ещё и мамаша прибежала совсем некстати – с криками о том, что её ребёнок нормальный… наверное, она никогда не слышала о разнице между психологом и психиатром. Впрочем, родительское дело – помогать ли ребёнку. Школа лишь может направить.
Прозвенел звонок. Эдуард Афанасьевич сказал «Пойду знакомиться со скелетами в шкафу 10-Г» и ушёл, оставив учительницу английского языка заниматься любимым делом – вспоминать былые успехи на педагогическом поприще.

Лёша был взрослее своих одноклассников. Этот вывод он сделал давно и с этим выводом он жил и мучался. Это была не завышенная самооценка, это была горькая правда, как он любил говорить. Он смеялся над тем, как они считали себя панками, одеваясь в рваное шмотьё, а, как только хоть один приходил более-менее прилично одетым, подвергали его остракизму. Лёша-то хорошо понимал, что панк – это не рваное шмотьё. Панк – это отсутствие канонов. Стоит заметить, что Лёша не встречал в своей жизни ни одного человека, у которого не было бы никаких канонов. А потому он с жалостью пришёл к выводу, что панк – утопия. Алексей был весьма категоричен в суждениях, и ему даже в голову не пришло, что он ищет этот свой идеал не там, где стоило бы…
Лёша считал своих одноклассников полными идиотами, а своё существование с ними – грустной необходимостью. Себя он считал философом. Впрочем, философия его была больше похожа на высокомерную чушь… она основывалась на том, что вокруг нас слишком много серой массы, а мы, единицы, гении, вынуждены жить и мучаться. Конечно, он, как и подобает такому человеку, облачал всё это в красивую форму, и с ним было сложно не согласиться.
Наверное, его высокомерие было последствием того, что у него никогда не было друзей. Некоторые в результате отсутствия в своей жизни такого простого понятия, как «дружба», становятся замкнутыми тихонями, Лёша же пошёл противоположным путём – стал эгоцентричным «философом». Надо заметить, что, несмотря на всё вышесказанное, в Лёше не было ни грамма самовлюблённости. Он ненавидел себя за многие поступки, думал, что напрасно тратит свою жизнь, уподобляясь «окружающей среде» (так он часто говорил о людях), и проклинал день своего рождения.
Лёша любил читать. В детстве он подражал героям произведений, называя себя то Графом Монте-Кристо, то Шерлоком Холмса. Позже он пришёл к выводу, что это глупо. Но подражать не перестал. Только теперь он это делал неосознанно. В последние несколько лет Алексей увлёкся книгами о любви. Наверное, таким образом у этого непохожего на других и такого взрослого парня проходил период наступления половой зрелости.
И всё чаще он ставил в статусах на своих страницах разных Интернет-ресурсов фразы а’ля «Что же за мир такой? Даже не в кого влюбиться…»

как точно подмечено, люди еще в наше время не видят разницу между психиатрами и психологами!

Акула- разницы и нет. И те, и те- ломают личность, делая ее более управляемой, социально адаптированной. Лучшие из психологов пытаются людям помогать, но средств для этого все равно не имеют, так что... Впрочем, жаль, что из всего вышеизложенного Вы отметили только это.

Киллер, нет слов. Совершенно новый пласт твоей реальности, твоего творчества. Пиши. Захватывает. Первая часть про дождь- поэтична до звона.

Разница есть, причём весьма большая :), нас весь первый курс учили отличать профессию психолога от профы психиатра и психоаналитика :)

Там ведь разница в методах терапии, насколько я помню. Психолог лечит словом и чаще не имеет мед. образования, а психиатор и таблеточкой угостить может)))
Правильно?

Есть старый анекдот, ещё времён А.Р. Лурии: "Оскорбив психолога, всё что вы можете получить в ответ - диагноз, а оскорбив психиатра, рискуете провести ближайшие пару лет в доме весёлого цвета".

Грубо говоря, психолог не имеет права ставить диагноз, психиатр - имеет. Психиатр - обязан получить психологическое, медецинское, а потом ещё и психиатрическое образование, иначе - ему никто не выдаст право на работу. Психолог может приблизительно описать картину болезни, но не имеет право лечить грубые заболевания психики. Всё что имеет право лечить психолог - неврозы, лёгкие психозы и, в некоторых случаях, фобии.

То есть, если человек панически боится психиаторов, ему поможет только психолог?)))

Ему поможет Алпразолам :D

Неправильно. Первичное медобразование, на уровне средне-проф, есть(должно было быть ранее, по крайней мере)- у каждого психолога. Таблеточкой может и психолог угостить, он не может только поместить в больницу, и, в некоторых странах, и при некоторых законах, психиатр еще может насильственно назначить интенсивную терапию, что непозволительно психологу.
Как работает, функционирует разум- не знает ни тот, ни другой, иначе бы умели лечить, а не купировать неоптимальные состояния. Потому и говорю, что не отличаются. А уж любовью к постановке инграмм отличаются обе профессии. (перевожу- делать из людей собачек Павлова, исходя из теории, что человек- это просто животное). Опять, таки, корнем обеих профессий служит греческое слово *психэ*, душа. Ни та, ни другая профессия душу в расчет не принимает. Впрочем, мы отклонились от обсуждения творчества.

Не понял только почему учительница английского рассказывала Астахову о его же собственной дочери. Это ведь его дочь? Или совпадение возраста, фамилии и скверного нрава отца?)))

"Я – ваш новый физик." Тут, наверное, лучше будет "учитель физики". Если он, конечно, детей специально не веселил, но на него не похоже)))

И еще: я забыл хрустят ли мокрые листья? По моим ощущением не хрустят, но даже если хрустят, то из-за дождя их хруста не слышно. Наверное. Ну ничего, скоро осень, и я освежу память)))

Кто кому сам себе дедушка, простите? Учитель физики и Астахов- совершенно разные люди, с разными именами, отчествами, и, я полагаю, фамилиями тоже.

да парень неплохо промахнулся:),
а читать уважаемый внимательнее нужно:)

Давно тебя не читала...успела отвыкнуть от этого стиля, и то самое поэтичное до звона начало отпугнуло бы, если бы я раньше его не читала. как у О'Генри с плачущей над меню девушкой - не читал?) на неподготовленного читателя слишком сильное впечатление производит...а впрочем, это только мое мнение. По содержанию же - замечательно, как всегда)

Глава 2
Сандра сидела на ступеньках в пролёте между восьмым и девятым этажами, держа в руках дневник. Несколько странно вести настоящий рукописный дневник в наше время, но Сандра, имея около двадцати блогов, хотела иметь хоть одно место, где она могла сказать то, что реально думала. Сказать для себя…
В раннем детстве школа была горькой обузой, в которую я шла с цветами и со слезами. В среднем детстве школа стала местом, где можно укрыться от отца. В позднем детстве, в котором я сейчас, наверное, и нахожусь, школа стала для меня… чем? Лишь ещё одним бессмысленным местом. Таким же бессмысленным, как эти ступеньки, где я пишу свой дневник, как тот парк, где я впервые поцеловалась (я тогда ещё думала, что умею любить). Всё в моей жизни уже утратило смысл. А имело ли когда-либо? Имеет ли смысл существование птицы, если она родилась без крыльев?
Почему я не могу, как все? Нахвататься цитат со страниц знакомых вконтакте и поставить их главными жизненными ценностями? Осилить четыре тома «Войны и Мир» и поставить всё в том же контакте в любимые книги это эпическое произведение Толстого, только для того, чтобы все восхищались тем, что ты столько прочла, чтоб какой-то парень где-то сказал «А эта симпотяжка ещё и не такая уж дура. Можно с ней замутить…»? Почему я вынуждена страдать? И, что самое обидное, даже нет ни одной веской причины, по которой я могла бы страдать действительно… а потому общество никогда меня не поймёт. Скажет, что напридумывала. Скажет, что банальная малолетка. Много чего скажет… и, может, будет право?
Написав последнюю фразу, Сандра задумалась и решила поместить это произведение хоть в один из своих блогов. Конечно, придётся немного приукрасить. Даже не приукрасить, просто переставить акценты. Выйдёт очередная конфетка. Позёрство? Возможно, но чем ещё заняться в этом до невозможности скучном мире…
Её размышления были прерваны появлением на лестнице соседа Кости. Сандра поспешила закрыть дневник. Она улыбнулась и кивнула. Костя тоже кивнул, сказав «Привет, Саша». Сандра, как обычно, содрогнулась, но ничего не сказала. «Уже почти привыкла…» мелькнула мысль в её голове. Привыкание к собственному имени началось именно с Кости. В первый же день пребывания в новом доме он встретил её на этих самых ступеньках (он имел привычку подниматься пешком) и поспешил отрекомендоваться. Услышав странное имя «Сандра», он с удивлением спросил:
- Сандра… Сандра. Александра? Саша?
- Не надо, - она отвернулась, - пожалуйста, - она уже не плакала из-за этого имени, сочтя такую реакцию глупой и детской, но относилась всё также болезненно.
- Почему? Я ведь не прошу называть себя Родригесом. Ибо глупо это и мне не принадлежит. Ну какая ты, чёрт возьми, Сандра? Ты себя в зеркало видела? Саша Сашей…
Этой своей прямотой и честностью Костя порядком отличался от всех знакомых Сандры. «Провинциальные замашки», - с пренебрежением заявлял её отец, приехавший в молодости из славного города Набережные Челны, проработавший всю жизнь инженером в НИИ и никогда до этого момента не страдавший никаким ситизмом.
На встречу с этим самым отцом и убежал сейчас Костя. «Наверное, Костя уже привык каждый день выслушивать отца, - размышляла Сандра, - ведь стоит, улыбается, глядит в потолок, изредка отвечает, если этого уж крайне требует ситуация. Почему я не могу так? Хотя Косте этот человек никто, а мне… а мне отец».

Костя любил жизнь. Несколько безответно, как он считал, но всё-таки любил.
Он ехал в троллейбусе, возвращаясь из университета, и размышлял о своём прошлом, боясь думать о будущем. Осень, троллейбус, вечер, фонари горят через один, и что-то тихо шепчет ветер, заглядывая к пассажирам через дырки в железном корпусе троллейбуса. Чем не классическая русская романтика? Костя задумался, почему в Японии люди целуются, глядя на цветение сакуры, в Европе, выйдя вечером из ресторана и идя по парку, а в русской литературе всегда на задних сидениях троллейбуса вот такой вот осенью… и ведь всё в равной степени считается романтикой. Но Костя ехал один, лишь какая-то бабушка перетаскивала клеёнчатую сумку на тележке к выходу. Классический апофеоз русской жизни.
Косте вспомнилось детство – как и всегда по вечерам в троллейбусах. Вдруг он поймал себя на мысли, что не может вспомнить название посёлка, откуда он приехал. Никак с ума сошёл – месяц прошёл с того момента, как Костя зажил в Городе, а уже забыл, откуда он родом. Глупость экая…
Помнил Костя, что посёлок его был совсем не маленьким, а скорее даже большим. Костин отец любил говорить: «По вечерам здесь много огней, а по утрам пробки». Впрочем, живя теперь в Городе, наш герой понимал, что отцу, скорее всего, просто не с чем было сравнивать.
А как отец-то выглядел? Или выглядит? Жив ли отец?! Костя отчаянно затряс головой. Потеря памяти. К психиатру. Однозначно. Лечиться, пока вообще не забыл, кто сам-то такой.
Костя вышел из троллейбуса не на своей остановке…

Сандра смотрела в потолок. И думала о том, что пока ты лежишь на спине и видишь, что у тебя ещё есть потолок – граница между внешним миром и твоим пространством – ты ещё имеешь право лежать на спине и ничего не делать. Впрочем, сама Сандра никаких прав не имела. Это девушка прекрасно понимала. Ведь это не она «всю жизнь в институте на благо предавшей всех нас партии горбатилась». Она понимала, что, даже имей она такой шанс, она бы не стала горбатиться на благо какой-либо партии. Она очень хорошо осознавала свою естественную безыдейность и даже гордилась ей. То, что это современно и модно, её вовсе не волновало, её волновала когдашняя преданность некой идее и бессмысленность сего процесса… Есть ли смысл чему-то верить, если даже не знаешь, что будет завтра?
Звонок в домофон. Сандра всё также лежала и смотрела на неэстетичные и всё же красивые кривые линии на потолке. Хорошо, что они не закрасились. Иначе бы потолок не был потолком. Пойти, что ли, к трубке, висящей в коридоре? Зачем? Кто ей-то может звонить? Никак очередные гости к папаше…
Но папаша Астахов окликнул её, ещё и назвав Сандрой. Девушка мгновенно подбежала к белой трубке в коридоре.
- Саш, мне надо с тобой поговорить…
- Костя?!
- Я. А думала, я лишь на поучения способен?
- Я не думала. Зайти к тебе?
- Лучше на лестничной площадке. Более литературно.
- Угу, на них обычно придумывались все великие заговоры… придумывались под самые дешёвые сигареты.
- Любишь ты выискивать во всех событиях некие парадоксы, отрицающие напрочь всю значимость самих событий!
- Нет никакой значимости… любое событие имеет некую роль в жизни. Без одного неважного не было бы чего-то гениального. Разве не так?
- Хм. В принципе об этом я и хотел с тобой поговорить. Выходи на лестницу. Возьми сигареты. Я знаю, у тебя есть. Под паркетом прячешь…
Костя бросил трубку.
Сандра немного удивилась такому достоверному знанию её тайника, но это лишь подтолкнуло её выполнить Костину просьбу. Сказав папе коротко «Я выйду», что могла бы и вовсе не делать, ибо господин Астахов читал газету – а это значило, что Пётр Иванович занят и занят надолго, ибо после прочтения всех новостей он ещё обязательно пойдёт на кухню, будет долго курить и разговаривать сам с собой, рассуждая о непорядке в современном мире. Создавалось впечатление, что он и читает только для того, чтобы броситься на творения журналистов с агрессией, достойной критиков из праймтаймовых ток-шоу.
Впрочем, при такой нескрываемой ненависти к последним событиям современности, Пётр Иванович «никогда не опускался до разговоров с жалкими стариками на лавчонках, что в перерывах между сбором бутылок поливают грязью правительство, а потом сами же и жрут кашу, что раздают на улицах по праздникам». В этом несидении на лавочке Пётр Иванович и находил отличие интеллигентной критики от тупого стадного повторения громких лозунгов.
За несколько лет до описываемых событий господин Астахов получил достовернейшую оценку своих «интеллигентных» действий. Пётр Иванович случайно встретил своего одноклассника на улице и, немного растрогавшись, что с ним бывало крайне редко, пригласил друга детства к себе домой. Друг пришёл, Астахов счёл нужным поделиться своими наблюдениями, касавшимися окружающей действительности. Друг хмыкнул:
- Ну да, удел интеллигенции – сидеть на печи и громко кричать о несправедливости. А потом, когда печка перестанет греть, упасть и умереть, дабы потомки позже винили правительство в том, что даже (подчёркиваю – ДАЖЕ) интеллигенцию сберечь не смогли, топить, видите ли, перестали.
Пётр Иванович ничего не ответил, но больше с «другом детства» не встречался. Окончательно понял, что только с самим собой на кухне и поговоришь…
Впрочем, мы покинули тех героев нашего повествования, что предпочитали слову и мысли, столь уважаемым Астаховым, дело. Пусть это дело зачастую никакой мотивацией и не подкреплялось.
Сандра и Костя уже пять минут, как курили на лестничной площадке, глядя в чёрное небо за окном. Даже в начале сентября в Городе рано темнело. Молодые люди молчали. Лишь шум оконной рамы, что от порывов ветра беспрерывно билась о косяк, ибо не была ничем закреплена, нарушал тишину.
- Саша, ты знаешь, твоя мама серый человек…
- В смысле? – Сандра немного опешила – и непосредственно от заявления, и от неожиданного начала разговора.
- Я просто шёл по улице и начал разделять людей на два вида: серые и разноцветные. Точнее не я сам начал, а у меня так зрение перестроилось. Вот ты разноцветная, твой папа тоже, вон в той квартире цветной живёт… даже на двери его отпечатки видны.
- Костя, ты часом не сошёл с ума? – девушка слегка улыбнулась.
- Да нет же. Никакой фантастики, даже никакой философии с психологией. Банальное восприятие мира… знаешь, как в книгах. Вроде в комнате может находиться сразу 10 человек, а разговор ведут двое. Тот разговор, что касается сюжета книги. Остальные тоже о чём-то могут беседовать, но автор об этом умалчивает, ибо это не имеет отношения к повествованию… и вот оставшиеся восемь в восприятии читателя откладываются серыми фигурами, массовкой. Но ведь в то же время нередки случаи, когда писатели в одном романе некоторых персонажей вводят серыми, а в других романах эти же герои имеют главные роли… в жизни также. Для меня вот круг цветных определён – я ещё и отличать их научился.
- Просто тебе жить будет… - с печальной улыбкой, которая подвластна только 15-летним девушкам, ответила Сандра, - а я вот порой не могу определиться. Вроде и серый, твоим термином пользуясь, человек, а мне какие-то цвета несёт…
- Вот это самая интересная часть. Людей ведь можно разрисовывать. Вот ты например… какая же ты?
- Серобуромалиновая, - улыбнулась Саша.
- В тебе и в правду много цветов. Только ты зачем-то пытаешься их всех перекрыть каким-то красным, которого в тебе совсем мало. Ты крадёшь его у других людей. Ходишь с кисточкой, обмакиваешь её в палитру каждого человека и делаешь мазок на себе. А ведь за этим верхним слоем скрывается какой-то шедевр…
- Возможно. Только и шедевр это не последний слой…
- Почему? – Костя удивился, потом прищурился, - а, знаешь, ты права. Шедевр тоже ты сама рисовала. Там снизу ты жёлтая.
- Почему жёлтая?
- Полностью-полностью жёлтая… даже всего лишь один оттенок. Интересно…
- Что же интересного? Среднестатистический цвет. Таких миллионы.
- В том-то и дело. Но на этом жёлтом шедевр.
Сандра пожала плечами:
- Не я же его рисовала…
- А кто?
Сандра молчала.
- Впрочем, не важно. Ибо в этом ремесле не в художнике дело, а в холсте.
Костя затряс головой, достал ещё одну сигарету из пачки, долго щёлкал зажигалкой в надежде подкурить, наконец, затянулся. Как-то странно затянулся – откинув голову назад, как порой делают начинающие курильщики, дабы дым не шёл в глаза, и зажмурившись, что только усиливало сходство. Потом вдруг сказал:
- Я ведь, Саша, память потерял… Представляешь, не могу вспомнить, откуда родом, чем занимался, зачем сюда приехал. Папу с мамой – и тех забыл. Нехорошее у вас место – Город… боюсь даже к врачам вашим идти.
- А краски причём?
- Краски – это так… - Костя пожал плечами, - Я их выдумал только что. Тебя развлечь, себя тоже. Да и просто – негоже как-то человеку в наше время жить, не выдумав ничего. Впрочем, даже не я их выдумал, наверное. Прочитал где-то, вот и лезет в голову теперь… я с каждой секундой, Саша, всё больше и больше забываю. Скоро не вспомню, кто ты и почему мы тут стоим. Ты только не пугайся. Главное – говорить. Не терять нить. Краски, Город, сигареты под паркетом, о которых я угадал, художники, музеи, любые темы.
Сандра молчала, непонимающе глядя на него. Казалось, Костя больше не думал и выбрасывал на поверхность ранее забракованные отрезки мыслей. Проще говоря, бредил.
- Ладно, Саш, я пойду. Дел, знаешь ли, много. Город, - студент улыбнулся, - Город зовёт… - и убежал по лестнице вниз.

Спасибо.

самое прикольное, что я и писал под песню с таким названием, но другую...
5'nizza - Жёлтая

Да. Очень сильно. Как всегда- остро. Спасибо.

ХорОш... Вадя, молодчина. Очень... пронзительно. Почему-то напомнило Савицкого.

да, да, да! я дождалась второй части 8))

близкие мне темы затронуты) жаль, музыку ту у меня послушать не получится( но ничего... послушаем)
жду продолжения =)

В тот вечер Костя не вернулся. Сандра специально выходила на балкон и глядела на соседние окна. Дело в том, что Костя, как уже хорошо поняла Астахова, был классическим примером «совы», а потому в его окнах свет каждый день горел как минимум до часу ночи (в это время Сандра сама ложилась спать). Сегодня же свет не горел вообще.
Астахова, как и полагается девушке в её возрасте, вовсе не думала о возможных неприятностях, что могли настигнуть Костю, а думала лишь о том, что студент мог либо где-то пить с друзьями, либо где-то быть целиком и полностью увлечённым какой-то женщиной. Женщина эта в мыслях Сандры была почему-то ощутимо старше Кости, к тому же обязательно в бегудях.
Посмотрев ещё раз на соседние окна, Сандра пожала плечами и подумала, что Костя может заниматься чем угодно, и её это касается меньше всего. Внезапно она поняла, что совершенно перестала жить в обыденном значении этого слова. Костя был единственным человеком, с которым она толком общалась за последнюю неделю.
- Печально, - пробормотала она и ещё раз пожала плечами.
Издавая все возможные звуки, на которые только способна японская техника прошлого века, зазвонил телефон. Сандра протянула руку за ним, но брать не спешила. Она купалась в ощущении того, что квартира, в которой она находилась, является частью мира, раз здесь ещё может позвонить телефон. Причём позвонить не тогда, когда вся семья сидит вокруг него и ждёт звонка от брокера, а позвонить неожиданно…
В трубке раздался не очень приятный мужской голос, который быстро извинился за то, что не туда попал и прекратил своё существование, оставив отделённой от мира квартире лишь короткие гудки.
«А, может, - писала Сандра в своём дневнике, - одиночество есть неотъемлемой чертой любого «Золотого Века»? Вот вокруг вроде бы одни довольные «народные массы», с экрана телевизора не сходит самодовольное лицо Лидера, зарплаты постоянно повышают… А между тем я вот сижу на своей кровати, скрестив ноги по-турецки, и пишу в дневнике о том, что я одна. Одна в мире, где всем хорошо и все одни. Но с другой стороны глупо рассматривать социально-политический фактор и душевное состояние в одном контексте. Это вон только для таких людей как мой отец подходит. Это он из себя русского интеллигента изображает. А я… А я просто одинока, вне зависимости от того, чью рожу показывают по телевизору».
Раздался ещё один звонок, но Сандре больше не хотелось купаться в море напрасных ожиданий, и она сразу ответила.
- Здравствуй, Сандра. Это Алексей. Есть у тебя такой одноклассник. Помнишь?
- Предположим, что помню. Что ты хотел, Лёша?
- Хотел в тебя влюбиться.
- Не получилось?
- Почему же, я только собираюсь это сделать…
- Рада за тебя. А мне что по этому поводу сделать?
- Обратить на меня внимание.
- Печально… - сказала Сандра во второй раз за вечер, - рождаются же идиоты.
В трубке раздались короткие гудки. «Второй раз за вечер, - подумала Астахова, - второй раз за вечер не туда попадают…».

Алексей положил трубку и усмехнулся. «Действительно, - думал он, - идиотов рождается много. Но ты, Сандра, к ним не принадлежишь… ты вообще не принадлежишь никому. Даже себе. В тебе всё хаотично, и это не может не восхищать. Жалко, что ты не воспринимаешь меня всерьёз. Это моя прерогатива – играть людьми. А когда кукла говорит «Почему бы и не подёргаться в такт этим верёвочкам, если сумасшедшему дяденьке от этого легче?», это несколько обидно…».
В окно постучали. Лёша по привычке спросил «Кто там?», лишь потом осознав, что в окно к нему лазают не часто. Он обернулся и увидел по ту сторону лицо. Весь ужас момента заключался в том, что лицо было абсолютно обычным, ничего не выражавшим – разве что некое нетерпение и желание быть выслушанным.
- Ты кто такой? – спросил Лёша.
Человек за окном сделал жест рукой, который, скорее всего, должен был означать просьбу открыть окно. Лёша покачал головой, показал на себя, покрутил пальцем у виска, после чего скрестил руки, отрицая показанное до этого.
Гость за окном в ответ пожал плечами, оттолкнулся ногами от парапета и полетел вниз. Лёша потряс головой и подумал, что скорее всего задремал и только что проснулся. Да, так и было.
А с утра на улице нашли труп.
- Какой-то идиот прыгнул из окна спиной назад! – прокомментировал отец Алексея.
- Наркотики, - удручённо ответила мать.
- Главное, что человека-то опознали уже. Девка какая-то опознала, соседка его типа… Так вот – человек этот в Городе от силы месяц. А уже прыгает с крыш! Костя, кажется, зовут.
Всё это время Алексей стоял молча. В школу он не пошёл. Болела голова.

Костя очнулся на столе. Рядом с ним стояли три человека в белых халатах и держали в руках некие особенные виды ножей. Почему-то когда Костя открыл глаза, со всеми тремя случился лёгкий шок. Они начали отчаянно креститься, закатывать глаза и пытаться упасть в обморок. Один из них даже направил на Костю свой нож. Наш герой предпочёл спасаться бегством.
Несколько коридоров, непонимающие взгляды врачей, крики какой-то старушечки из будки и, наконец, свобода. Наш герой раскинул руки в сторону и вдохнул полную грудь воздуха. И только потом огляделся….
Костя узнал то место, куда он выбежал. Оно находилось совсем недалеко от его университета. Это была детская площадка, которую кто-то заботливо соорудил перед районным моргом. Впрочем, в этом было и её достоинство для студентов Костиного университета – ведь приходя сюда попить пиво, они не чувствовали вины перед малышами, а наоборот – считали правильным, что не дают детям играть возле морга.
Костя подумал о том, что отчётливо помнит момент своей смерти. Он почувствовал касание земли и то, как его тело принимает её форму. А потом он перестал существовать. Без всяких пошлых светов, дверей, разговоров с Хароном и прочего. Его просто не стало. А потом опять вдруг появился.
Костя полез в карман за сигаретами. Как ни странно, они там были. Закрытая пачка. «Прям, как египетского фараона, хоронить собрались» - мрачно подумал он. Закурил. Подумал о глупой надписи «Минздрав предупреждает…». Не в его случае.
Ещё Костя подумал, что врачи не спешат за ним идти. Он улыбнулся и перекрестил здание морга. «Наверное, припавшие к окнам рожи сейчас отшатнулись» - с удовольствием подумал он.
Костя пошёл домой.

Сандра грустила. Она перестала понимать действительность. Неужели возможен человек, который будет рассказывать что-то о твоей окраске, потом скажет, что просто придумал это всё, а потом постучится к кому-то в окно и бросится вниз? Во всём ведь есть смысл. А какой смысл в Косте?
Хотя чем его мышление хуже мышления других людей? Чем самоубийцы хуже людей, которые живут, зная, что всё равно умрут? Чем, чёрт возьми, отличаются люди – исключительно формой. Формой, которую принимают их одинаковые мысли. Сандра ещё много думала и почему-то пришла к непонятному выводу, который даже в предложение не укладывался. Он просто красиво звучал: шизофрения коллективного разума. Её, Костиного, Лёшиного, который вообще не вписывался в эту историю. Она бы могла размышлять дальше и прийти к ещё одному выводу: её оценка действительности тоже форма. Форма протеста.
А потом её разбудил Костя. Он почему-то был живой. Но она его простила за это.

- На этом, собственно, и заканчивается известная мне часть рассказа, - Алексей слегка улыбнулся, - а за неизвестной я к вам и пришёл, дорогая комиссия. Всё это мне рассказал Костя, когда пришёл ко мне на следующий день и извинился за то, что стучал в окно. Ну а ему, понятное дело, Сандра.
- Что стало с Сандрой и Костей? – спросил Председатель, - так и живут долго и счастливо? В чём неизвестность заключается-то?
- Они исчезли. Сначала Костя пропал – недели через две после всех этих событий. А через несколько дней сбежала из дома Сандра. Точнее, все сказали, что она сбежала из дома.
- Мало ли, - пробормотал Циник, - сколько таких Сандр сбегало из дома, а скольких Кость перемалывал Город…
- Да. Вот только история немного отличается. Костя воскрес. Понимаете, умер и воскрес…
- Неужели вы в своей жизни никогда не умирали? – спросил Романтик, - а потом не воскресали?
- Один пытается свести всё к банальности, другой уходит в метафору, - немного раздражённо сказал Алексей, - господа, давайте ближе к делу!
- Что сказать? Неплохой бы из вас получился писатель, - заговорил Фантаст, - правда, многие детали не вписываются в общую схему. Но ведь можно исправить, додумать и написать какое-то произведение в стиле «Нежно-протестно-подростковая фантастика». Главная идея направления – не объяснять того, что происходит, и пытаться писать всё как можно пронзительнее, не задумываясь о смысле…
- Да я ведь не писать учиться пришёл… - Алексей схватился за голову.
- Стоп! – Председатель вновь вступил в разговор, - Объявляю получасовой перерыв. Всех членов Комиссии прошу подойти ко мне!
Алексей же, к Комиссии никаким образом не принадлежавший, стремительным шагом направился на улицу, нащупывая в кармане сигареты. Чёртова привычка. Нет, его волновало вовсе не то, что курение портило его здоровье, его волновали воспоминания, которые всплывали каждый раз, как только он подносил к папиросе огонь.
Ещё и осень – всё абсолютно так, как в те глупые времена. Он называл тот этап своей жизни Жёлтой Прессой. Он не сказал ни слова о нём Комиссии так, как считал, что к рассказанной истории сии события не имеют никакого отношения, а также потому, что ему было стыдно.
Алексею было уже 29 лет. Он был директором какого-то отдела какой-то компании – он и сам забывал свою должность, как только выходил за огромные стеклянные двери небоскрёба в центре Города. Алексей нисколько не изменился – он так до сих пор и подражал своим героям, правда, теперь не только книг. Коллеги видели в нём немного замкнутого, романтичного, но всё же вполне нормального парня. Сам Алексей видел в себе гораздо больше, но постепенно стал понимать, что видит галлюцинации. Не был он никакой сложной личностью, так – мелкая сошка с претензиями.
И вот, буквально неделю назад, эта мелкая сошка увидела по телевизору передачу про Комиссию по Анализу Чудес. И задумалась сошка – как всегда, с приличествующим ей грустным и будто бы всепонимающим взглядом – а бывало ли с ней что-либо сверхъестественное. И ничего, кроме истории с Сандрой и Костей вспомнить не смогла. И вот сошка рассказала Комиссии всё, что знала, всё, что ей рассказал сам Костя. Послужила передаточным звеном и возомнила себя… нет, Алексей явно увлёкся самоуничижением. Он часто говорил о себе в третьем лице и критично, пытаясь показать, что его жизнь – очередная книга. Бедный мальчик, сколько же сознаний в нём сочеталось, и ни одного нормального.
На крыльцо вышел Председатель:
- Трогательная история, но вы рассказали нам не всё. Первое, что вы пытаетесь скрыть – ваша истинная, скрытая за той бравадой любовь к Сандре. Вы, пытаясь подражать какому-то понравившемуся герою, решили посмеяться над «тем, что люди зовут любовью», даже не подозревая, что сами заражены «самим глупым в мире заболеванием», как пелось в одной песне. Не надо пытаться возражать. Всё-таки наша профессия – анализировать чудеса.
- Чёрт с вами, что ещё я скрыл?
- То, что было дальше. По сравнению с Жёлтой Прессой, как вы называли про себя этот период, рассказанное – будничный случай.
- Откуда?.. Вы читаете мысли? Или?
- Мы привыкли собирать сведения о людях перед тем, как приглашать их сюда. Исследовать их дневники, общаться с их знакомыми и прочее.
- Зачем же тогда я вам всё это рассказываю заново?
- Чудо всегда зависит от восприятия.
- Хорошо, я расскажу. Только один вопрос: вы нашли Сандру?
- Я ждал, когда вы зададите этот вопрос. Но отвечу я только после того, как дослушаю ваш рассказ.
- Я не хочу больше говорить с этой кучкой людей, у которых и имён-то нет. Романтик, Циник, Фантаст, Бизнесмен, Священник, Шизофреник и ещё множество непонятных мне персонажей. Фонарщик, блин…
- Именно они ответят вам на вопрос – нет, не про поиски Сандры. На другой, вами ещё не сформулированный. Я лишь озвучу ответ.
- Что ж, - Алексей пожал плечами, - идёмте.

Вадим... Спасибо. Слов никаких и нет, и не надо... И очень ко времени пришлось... Спасибо.
Жаль только... что чудес... не то, что не бывает... а мы их сами выпускаем из рук...
Чудес во второй раз не бывает.

2 killer Молодец - да и не удивляешь этим уже)) **шепотом: юзай ворд**:)

2 TYANMAO А у меня вот - наоборот. Все чудеса - почти - случались в основном во второй раз - со второй попытки, что ли. Поступление в университет. Друзья. Выбор жизненного пути - точнее, мировоззрения, позиции. Большая хорошая Любовь. Большой непростой Поступок... Только Катька у нас с первой попытки получилась!:)

- Прошла примерно неделя с того момента, как все узнали о пропаже Сандры. В классе все заговорили сначала о том, что, «наконец, она решилась на суицид. Хоть на что-то полезное мозгов хватило!». Позже кто-то весьма правильно заметил, что у людей, которые изображают из себя потенциальных самоубийц, никогда не хватит смелости на непосредственно действие. Все сошлись во мнении, что она просто сбежала из дома. На моей же душе было неспокойно…
Я понимал, что неким таинственным способом участвую в происходящем. Я в прямом смысле отправил Костю на тот свет – хотя пошёл он и сам. Потом я долго беседовал с ним на лавочке о жизни. А девушка, которой я зачем-то признался в любви, исчезла. Вслед за Костей. Впрочем, об этом студенте никто не переживал – никто не мог придумать логического объяснения его воскрешению, и, стоило ему пропасть во второй раз, все, видимо, сочли, что он умер раз и навсегда. А вся история восстания его из мёртвых лишь массовая галлюцинация. Общество, как это часто бывает, отказалось от реалистичности происходящего и, будто обычный серенький человечек, зажалось в себя и решило не обращать внимание. В общем, общество блистательно исполнило свою традиционную роль и проигнорировало происходящее…
В тот день (да, просто «тот» - прекрасным или знаменательным его никак не назовёшь) я шёл домой, пытаясь вступить в каждую из луж, что попадались по пути. Вдруг я явственно понял, что лужа, в которую вот-вот погрузится моя нога, бездонна. Я попытался убрать ногу, но не смог. Ботинок уже почти коснулся этой грязной воды, где по традиции плавали бычки и тетрадный лист с конспектом по истории.
Мне повезло. Я так и не утонул в луже… Меня сбила машина, которая зачем-то проезжала по тротуару.
Как видите, жив-живёхонек. Да и травм никаких не осталось. Меня лишь немного отбросило в сторону. Я удивлённо поднял глаза и увидел уносящийся джип, обрызгивающий всех вокруг. Вслед за ним лился поток красивейшего русского мата. Джип остановился. Из него вылез абсолютно неподходящий к машине белобрысый парнишка лет двадцати в круглых очёчках. Он быстро побежал ко мне, не обращая внимание на крики со всех сторон. Явно какой-то понтовый мажорик, который испугался при первом же случае и бежит уладить всё парой сотен баксов. Но парнишка и не собирался извиняться, он лишь сухо спросил:
- Не ушибся?
- Ещё и издеваешься, душегуб?! – закричал какой-то старик, который никак не мог успокоиться из-за обрызганной сумки.
- Нет, - ответил я.
- Неужели нашёл… - прошептал очкарик.
- Кого ты нашёл, придурок? Никакой папаша тебя теперь не спасёт. На зону сядешь, я уж позабочусь, благо связи остались, - не унывал старик.
- Молчать! – зычным голосом закричал хозяин джипа, подхватил меня под руку и повёл к машине.
В салоне очкарик улыбнулся мне и дрожащим голосом произнёс:
- Это сенсация…
- Какая сенсация? – мне вдруг стало абсолютно неинтересно, что со мной происходит. Впрочем, мне было безразлично, что делать. Одна потенциальная смерть спасла меня от другой, и это обстоятельство вытеснило все мысли, блуждавшие в моём сознании.
- Короче, рассказываю. Я типа журналист. Из хреновой желтейшей прессы. Впрочем, у меня своё издание, которое собирает очень неплохие деньги, - он обвёл взглядом шикарный салон джипа, - но вчера ко мне пришёл дьявол. И сказал: «Родной, хватит хрень писать!». Я начал обещать ему, что всё, стану честным человеком и уйду к чёрту из прессы. Чего же не пообещаешь дьяволу, когда он стоит перед тобой? Его ответ не удовлетворил, и он сказал: «Послушай, Паша, я бы забрал у тебя душу, но это ни фига не изменит. Потому придётся забрать у тебя жизнь… Впрочем, я дам отсрочку. Если ты до завтра найдёшь хоть что-то сверхъестественное в этом мире (из разряда того, что ты писал в своей газетёнке) и покажешь мне, живи и делай, что хочешь…». Я, как любой человек, когда-то писавший о том, чего быть не может, понимал, что всё в мире весьма логично и закономерно. Всю ночь я пил и смотрел на револьвер. Но так и не дотянулся до него. Упал и заснул. Как проснулся, выскочил из дома, сел в джип и решил кого-то непременно сбить. Пусть меня лучше Бог наказывает, чем дьявол… Но ты остался полностью невредим после столкновения с джипом, несущимся на полной скорости. Разве не это есмь то, о чём говорил дьявол?..
Вдруг дверца машины резко открылась. Два милиционера с улыбочкой смотрели на очкарика. Тот весь вжался в себя. Дедок таки позвал правоохранительные органы.
- Опять ты, Паштет? В который раз сбегаешь из психушки, родной?! О, Колян, - обратился милиционер к своему коллеге, - смотри, как гражданин-то уши перед Паштетом развесил. Шизофреник это, гражданин, - сказал он мне, - чуть-чуть задевает прохожих, а потом что-то о дьяволе рассказывает, так ведь? Каким-то образом умудряется всегда сбежать из психушки и машину взять у знакомых. Десятый раз, Паштет, не оригинально уже, ей-Богу!
Белобрысый Паша смотрел на них глазами затравленного зверька. Судя по его позе, зверёк был сусликом. Я встал и вышел из машины. Стало как-то грустно. Стоит встретить человека, который пытается рассказать что-то интересное, так он окажется шизофреником…

Отец мой был идеальным примером чиновника, который умел пристроиться при любой власти на хорошем месте. Наверное, одним из тех, кого так сильно ненавидел отец Сандры. Я ещё, помнится, в шутку представлял себе, как они встретятся на нашей свадьбе и всё испортят. Представлял я это минуты две – тогда, когда признавался Сандре в любви по телефону. Потом забыл, как почти всё, что когда-либо придумывал. А отец не забывал никогда ничего. Порой казалось, что это машина, а не человек. Машина, созданная для заработка денег. Лишённый каких-либо эмоций и чувств, он брал деньги везде, где они плохо и хорошо лежат. За свою жизнь он успел накопить множество врагов и ни одного друга. Жена его, моя мать, была декорацией. Как, впрочем, и я. Декорация в моноспектакле. Правда, самое интересное, зритель в этом спектакле был также один – он сам. Он пытался доказать себе, что способен заработать все деньги в мире… Какой, однако, моральный урод вырос из когда-то подававшего надежду пионера.
Рассказал я вам всё это только ради того, чтоб доказать, что в моём доме не могло не быть револьвера. И я прекрасно знал, где он лежит. Я взял его в руку и приставил к виску. Сначала я хотел просто попозировать перед зеркалом, но это занятие быстро наскучило. Тогда я подумал, а что, если спустить курок? Ведь ничего не произойдёт – по крайней мере, я никак не успею осознать, что что-либо произошло. Ладно, к чёрту. Я не хожу по лезвию ножа, я хожу по окаймлению дула пистолета. Даже если стрельнет – пролетит мимо… Зато как красиво выглядит!
Глупый день. Все мысли о смерти. Исходя из этой логики, жизнь в целом тоже глупая…
Ангел сидел на кровати прямо за моей спиной. Он был небритый и без крыльев, но ангел.
- Ты дьявол, который приходил к Паше? – понимающе улыбнулся я, обрадовавшись, что, наконец, сошёл с ума окончательно.
- Он самый. Только для тебя я – ангел. Это вопрос восприятия.
- Вопрос восприятия шизофрении?
- Именно. Ты вот обрадовался, ибо ничего интересного, кроме неё, у тебя в жизни и не было. Ты из тех, кто не будет долго болеть. Тебе надоест быть сумасшедшим.
- Ну хоть пару недель? – взмолился я.
- Даже чуть больше, - загадочно улыбнулся ангел, сделал шаг ко мне, потянул одну из моих рук и быстро сделал укол прямо в вену, - на первое время тебе нужен допинг, потом научишься самостоятельно быть полноценным шизофреником. Пока только так. Прости. Не бойся – побочные эффекты мизерные.
Я взглянул на руку. От укола не осталось и следа. Я поднял глаза. Ангел успел испариться. Улетел помогать глупцам, которые до сих пор используют рассудок, как главный инструмент принятия решений.

Я плыл по городу, понимая, что это вовсе не город. Это море, вот только я не капитан корабля. Я – щепка, которую несёт существующее исключительно для щепки течение. Я сам его придумал и сам ему подчинился.
Навстречу шло и глазело на меня существо, слишком похожее на гражданина/товарища, чтоб оказаться человеком. Я всмотрелся. Это была даже не рыба, водоросль. И во взгляде водоросли читалось «Человек за бортом!». Это про меня-то. Да как вы не можете понять, флора и фауна, что я-то один и есть на борту…
Ой, рядом проплыл аквалангист! Это радовало. Ведь значило, что не я один знаю, что у моря есть поверхность, а над поверхностью есть настоящая жизнь. А главное – я не единственный человек в этом мире, не единственная щепка с единственным течением.
Он тоже меня узнал. Он улыбнулся одним лишь носом. Но я его прекрасно понял. Он махнул рукой в ту сторону, где заканчивалась Вселенная. И я пошёл за ним, оставаясь на месте. Ведь и он рукой не махал. Просто стало вдруг понятно, где заканчивается Вселенная.
Впрочем, вскоре мы всё же отправились в путь. Меня абсолютно не интересовал пункт назначения, я перестал жить целями. Я сам стал процессом.
На двери была табличка «Собрание Анонимных Шизофреников». Снизу стояла приписка «При содействии Городской Администрации».
Собранием это назвать было сложно, ибо каждый здесь был сам по себе. Каждый сидел на своём деревянном стуле и жил в своём воздушном мире. Я вспомнил всё, что когда-то читал об организации Анонимных Алкоголиков – вылечившиеся люди делились своим опытом со страдающими и пытались вытянуть всех. Но неужели тут люди хотят лечиться от того, что, наконец, перестали видеть внешний ряд событий? Я сел на свой стул, и услужливый «официант» принёс мне меню и непонятную бумагу, на которой было написано «Манифест Иррациональности».
Я отложил манифест и принялся изучать меню. Предлагалось всего три блюда: Зёлёный, Собака и Ловить. Я обернулся к соседу, который усердно читал и, казалось, учил наизусть манифест, и спросил, что подразумевалось в меню. Он улыбнулся и ответил одним словом «Бред!». Сидящий с другой стороны от меня добавил «Не забывайте, всё это при содействии Городской Администрации, а у них весьма условные представления о нас».
- А почему же они нам вообще помогают? – решился задать я вопрос, мучавший меня с момента попадания в это здание.
- Ну, молодой человек. Это ведь нормальные люди. Они суеверны и верят в особую роль юродивых. Идиоты, вот что я вам скажу!
Однако! Я развернул манифест:
Мы прошли по небольшой дощечке, которая, казалось, готова была каждую секунду разлететься в щепки под нашим весом. Единственное, что её удерживало – несколько колышков, вбитых ещё теми, кто создавал этот мостик между крышами. Мы прошли и остановились. Я обернулся. За нами шёл третий – ещё один человек, которому не терпелось перешагнуть с крыши на крышу. Он остановился на середине доски, и мы поняли, что он другой…
Он долго так стоял, и мы зачарованно глядели на него. На человека, который получал удовольствие от балансирования между крышами домов. Я даже решил, что именно он и вбивал эти колышки. Мне вдруг захотелось познакомиться с ним, ощутить в душе чувство тепла от общения с тем, кто мог бы стать другом. Но он не обращал на нас никакого внимания. Казалось, он уже привык к тому, что порой на крышах собираются люди поглядеть на него, гуляющего по доскам. Ведь и мы привыкли смотреть на удивлённых людей, смотрящих на нас снизу.
Но я всё же пошёл к нему. Он заметил моё присутствие и знаком показал садиться. Садиться и молчать. Я сел, и девушка, возомнившая себя романтиком, из-за которой я ходил по крышам, исчезла. Остался я один на доске. И мой гипотетический сосед: его тело исчезло, оставив сидеть душу. Душа беззаботно махала ногами и глядела вдаль. Туда же смотрел и я. Кажется, я даже видел место пересечения взглядов. А потом я понял, что там пересекаются не два взгляда. Гораздо больше. Со всех возможных сторон шли по две линии и сходились в одной глупой и непонятно зачем существующей точке. Вот, две красных, пунктирных линии – старый уставший человек с больными глазами. И тем не менее, страшно подумать, нашёл ведь где-то свой мостик меж крышами, раз может сидеть и просто отправлять свой взгляд в никуда.
Наверное, любой нормальный человек обозвал бы нас иждивенцами. Но это было бы неправильно в корне. Ведь мы не просим ни у кого ничего, мы просто существуем по своим, отличающимся от мирских, законам. Мы – иррациональные люди. Но мы такие же люди. Неужто не для нас существует этот мир, где один человек строит крышу, другой по крыше ходит, а третий занимает место между крышами, в небесах?
Когда я встал и собрался куда-то уйти, я вдруг обнаружил, что дома уже снесены, а дощечка готова была каждую секунду упасть вниз. Единственное, что её удерживало – несколько колышков в облаках, вбитых ещё теми, кто строил мироздание…
- Не воспринимайте всерьёз, - сказал всё тот же сосед, каким-то образом понявший, что я дочитал, - это ведь только слова…
- Зато какие! – отозвался всё ещё зубривший эту бумажку человек.
- Словами не передать нашу жизнь…
- По-моему, тут всех всё устраивает, - невольно заметил я, - зачем же это собрание? Что оно решает?
- Как же вы всё-таки не готовы ещё к вступлению в наши ряды, мальчик, - ласково сказал мой собеседник, - мы не имеем смысла, и это достоинство. Хотя правительство нам его навязывает, мы должны учить нужных правительству людей жить в такой же гармонии с собой, как мы сами. Понимаете ли, мы им объясняем, что чёрный квадрат Малевича не более, чем геометрическая фигура, а жёлтый не всегда значит осень. Мы избавляем от стереотипов, таким образом стирая весь рассудок современного человека. Понимаете ли, я говорю с вами потому, что я ещё ничего не добился в искусстве жизни. Когда я дойду до полной иррациональности, я не то, что говорить перестану, мне думать не придётся. Да, так называемая шизофрения отбирает у людей рассудок и тот талант, которым он зарабатывал хлеб, но даёт ему душу и талант жить.
- А Паштет всегда был дебилом, - заметил официант.
- Откуда вы все всё знаете? – спросил я, начиная искренне пугаться.
- А ты подумай!
Я почесал затылок и провалился в стул. Очнулся я на нём же и вдруг осознал, что и чтение меню с манифестом, и разговор с соседом и официантом прошёл у меня в голове.
- Стулья-то волшебные! – неожиданно выкрикнул я.
Все, до этого что-то оживлённо бормотавшие, замолчали. Ко мне подошли двое громил и подхватили под руки. Один из них сказал:
- Пока ты говоришь сам с собой, тебя никто не тронет. Но стоит обратиться к окружающим, тебя… Тебя признают психом.
- Но тут ведь все психи!!! – отчаянно закричал я.
- Они молчат. Следовательно, в них есть проблеск интеллекта.
- Чёрт с вами, я пошёл. Можно стул один с собой заберу?
Громилы переглянулись и пожали плечами.
- Да бери, всё равно это бывшая мебельная фабрика.
Я вышел во двор со стулом, зажатым подмышкой. Мне надоело быть шизофреником. Ведь в этом проклятом Городе даже психи притворяются нормальными…

Продолжение следует...

- Спасибо за рассказ, - кивнул Председатель, - Комиссия рассмотрит ваше заявление и, возможно, выскажет своё мнение.
- Возможно?
- Не всегда Комиссия имеет своё мнение…
- Господин Председатель, - вдруг заговорил Романтик, - у меня есть важное дополнение к рассказу.
- У Вас, у члена Комиссии? – удивлённо спросил Алексей.
- Я неправильно выразился, у меня есть ещё один свидетель.
Алексей открыл рот, но ничего не сказал. Ему вдруг стало страшно встречать кого-то из того времени. Он уже давно понял, что у него есть прошлое и ничего, кроме прошлого (разве что осень), но сейчас он вдруг ясно осознал, что не хочет больше окунаться в это прошлое. Ему всего лишь хотелось рассказать всё, но никак не делать выводы. Алексей поднял дрожащую руку к Председателю. Тот удивлённо и испуганно спросил:
- Вам плохо?
- Нет, я бы просто хотел, чтоб у Комиссии не было своего мнения…
- А оно не у Комиссии, - ответил за Председателя Романтик, - оно у Кости.
Алексей кивнул, но не смог поднять голову вверх. Так и стоял, когда вошёл Костя, и даже, когда тот начал говорить. А Косте было что сказать. Наверное, Алексей правильно сделал, что не поднял взгляд, иначе бы он просто ужаснулся тому, что случилось с некогда воскресшим человеком.
Костя носил длинную бороду и такие же длинные волосы, в которых уже довольно ярко проявилась седина. Он никогда не снимал тёмные очки и длинный, во многих местах протёртый до дыр, серый плащ. Он говорил еле слышным голосом и всё время дрожал, как будто ему было ужасно холодно.
- Сложно? – спросил, наконец, Председатель, вдоволь наглядевшись на существо, которое нельзя было назвать человеком.
Костя покачал головой:
- Никак.
- Мы ждём, - не выдержал Фантаст, всю дорогу что-то конспектировавший в блокноте.
- Я умер. Впрочем, вы уже знаете. После моей смерти на меня толпами набросились журналисты, как это всегда бывает. Я не выдержал и начал бежать. Бежать вон из Города, бежать туда, куда показывали указатели на дорогах, но почему-то смог лишь описать круг. Город не хотел отпускать меня. Я делал всё что мог, но дальше кольцевой так и не выбрался. В самолёты меня не пускали, из поездов выбрасывали бандиты, забрав всё, что на мне было, а угнанные автомобили взрывались, стоило мне подъехать к перечёркнутой надписи «Город».
Со мной, тем не менее, ничего не происходило. А я и не боялся… Я твёрдо уверился в том, что я не более, чем призрак, которого почему-то видят люди и который привязан к Городу. Я пытался размышлять, почему это так. Я пытался анализировать развитие своей личности от рождения до того момента. Но пришёл только к тому, что вокруг меня постоянно все теряли что-то полезное (от любимых ручек до любимых женщин), а я – только себя. И вот теперь я был потерян до конца. И при этом во мне, наконец-то, появилась цель. Уйти из Города. Чего бы это не стоило.
Признаться, несмотря на свой побег из общества, я часто бывал у себя под домом и общался с Сашей. Я чувствовал, что она в этой истории играет едва ли не главную роль. И вот, приняв окончательное решение уйти навсегда (ведь я убедился в этом своём желании только после того, как встретил препятствия), я пришёл прощаться с Сашей.
Она стояла на том же месте, где мы с ней говорили о цветах. Она поставила на подоконник вазу с тремя нарциссами. На этот грязный, заплёванный и обдёртый подоконник. На подоконник, на который в лучшем случае ставили протёртые носовым платком гранёные стаканы. Три жёлтых нарцисса.
- Здравствуй, Костя. Хотя ты пришёл прощаться…
- Ты уже знаешь?
Она грустно покачала головой:
- Не уже, я знала это всегда. С тех пор, как на подоконнике стоят эти нарциссы…
- От силы день. Я ведь приходил вчера.
- Ты их просто не замечал. А теперь ты действительно свободен…
- Сандра, что происходит?
- Вот ты и начал звать меня Сандрой. Ты просто поселился в моём мире. В мире девочки со странным именем Сандра, где на грязном подоконнике растут жёлтые нарциссы, а остальное забыто.
- Неужели твой мир значит свободу?
- Нет, Костя, ты не понял. Моего мира не существует.
- Почему я живой?
- Потому что здесь нет смерти. Этот мир принадлежит только мне. Следовательно, единственно возможная смерть (моя) приведёт к разрушению мира.
- Я – твоя фантазия? Откуда тогда у меня сознание себя?
- Ты не фантазия. Ты – фантом разума.
- Чьего?
- Моего. Хотя нет. Я ведь тоже фантом. В общем, единственно возможного разума. Для общей массы его название было бы коллективный разум. И, кажется, он сошёл с себя…
- Все люди твоя галлюцинация?! – не выдержал я.
- Нет, все люди – твоя галлюцинация. Для меня существует всего-то несколько людей. И всего-то один Город. Потому что за его границей просто ничего нет.
- Как нет? Куда же все тогда едут?
- Куда ты их отправляешь… А отправляешь ты их повсюду, чтоб создать себе иллюзию того, что за Городом что-то существует. Ты – довольно причудливый вариант меня. В одном ты прав. Я лишь недавно начала понимать всю правду. До этого я рассуждала о своей неполноценности, а потом поняла, что мой личный мир не лучший, он – единственный.
- И сколько людей живёт в твоём мире? Как он, кстати, называется?
- Это она. Жёлтая. А людей тут всего четверо. Я, ты, отец мой и Алексей. Ещё мелькают те, кого ты когда-то назвал серыми. Увы. Фантазии надо на чём-то тренироваться…
- А зачем тебе Алексей?
- Затем, что он меня любит. Я всегда хотела, чтоб меня безответно любили. Извращённые комплексы…
- А зачем тебе…
- Не спрашивай.
Сандра резко поцеловала меня и побежала вниз по лестнице. Я смотрел ей вслед. Так когда-то бежал и я. Навстречу смерти.

- А как же ты стал бомжом? – ехидно спросил Алексей, наконец, подняв взор на Костю.
- Сандра исчезла, а за Городом одна лишь пустота. Я банально сошёл с рельс и наткнулся на пологий скат вниз. Который постепенно становится всё круче и круче. Скоро я просто буду падать.
- И ты поверил Сандре? – улыбнулся Алексей, - знаешь, сколько всего она могла придумать?
- Нет, Лёша, ты просто не видел жёлтые нарциссы. Ты просто не знаешь, что никакой Комиссии сейчас не существует, а я пришёл, чтоб посмотреть на тебя. Хоть на что-то, что осталось от тех времён. А ты боишься меня, ты завидуешь мне, вот и нападаешь… Бедный мой Лёша.
- Костя, поехали, чёрт тебя побери, на ту лестничную площадку. Покажешь мне эти цветы. Ну?
- Поехали, Лёша. Поехали.
Они вдвоём вышли.
Дом ни капельки не изменился. Советские дома строились на века. Когда-то к нам приедет полноценная дипломатическая миссия из далёкой галактики, а мы поселим её в хрущёвке…
Лёша с Костей поднимались по лестнице и чувствовали, как по мере приближения к цели, всё ярче звучала непонятная музыка, а стены и ступеньки становились всё прозрачнее и прозрачнее. А потом со всех сторон полил белый свет. Лёша с Костей остались единственными разноцветными предметами в этом белом и прозрачном мире. Хотя нет. Под их ногами лежали три засохших цветка.
- Кажется, они умерли, - довольно равнодушно заметил Лёша и засмеялся, - мёртвые цветы, ты это мне хотел показать?
Костя сел на колени и заплакал. Без лишних всхлипов и криков в пространство. Просто заплакал.
- Не убивайся, на рынке много цветов, - заметил Лёша.
- Хватит.
- Ой, а я уж волновалась за мои цветочки, - раздался бодрый женский голос, - засохли, что ли? Странно… То теряются, то засыхают. Может, выкинуть их.
Женщина была явно рядом с Лёшей и Костей, но они её не видели. Они видели лишь белую бесконечность и то, как невидимка поднял цветы.
- Петька! – крикнула женщина, - иди кушать.
Мальчишеский голос невнятно что-то ответил. Зазвонил телефон. Точно также невидимый. Судя по звуку, женщина подняла трубку.
- Александра Астахова слушает. Да, именно Александра. Сандра тут не живёт. Пётр Иванович умер ещё два года назад. До свидания. Петька! Где ты там?
Потом тише добавила:
- Отцовской руки не хватает тебе, Петя. И какие идиоты постоянно ищут Сандру?
Вдруг летающие цветы исчезли. Костя с Алексеем сидели на лестничной площадке. Костя уже не плакал. Алексей рыдал.

- Я ведь почему всегда так любил героям книжек подражать, - говорил Лёша, глубоко вдыхая дым, - потому, Костенька, что они никогда не изменятся. А вот жизнь свою попытался подстроить под Сандрину, а она…
- Застряли мы, Лёша, в её мире. Застряли. А ведь он не существовал ещё тогда, когда она о нём рассказывала. Что уж говорить про сегодня?
Про сегодня говорить, действительно, не стоило, ибо как раз в эту секунду оно стало вчера. На улице был лишь один горящий фонарь, под которым и устроились Костя с Лёшей.
- Знаешь, я, наконец, сформулировал вопрос, о котором мне сказал Председатель.
- Ну? – Костя с интересом поднял глаза.
- Почему так много жёлтого?
Костя улыбнулся:
- Потому что мы не умеем пользоваться чудесами.

может, и нехорошо так.. но - как действующий член общества анонимных шизофреников - советую: не излечивайся!! *шучу*

Вадь, достойно.

ПС. Учи мат. часть (с) - я о тех ссылках по теории текста, метафорам и пр. Еще поищу и скину тебе. Тебе явно пригодится, так как это уже не тянет на аматорство:)

блин. просто чудесно, только в начале второй части... как бы это сказать... слишком ты. хотя не знаю, намного ли бы было лучше, если бы ты обезличил текст.
а остальное... особенно, черт побери, тот эпизод с цветами... если честно, почему-то захотелось плакать. спасибо тебе за это.